Основания коммуникативной свободы журналиста и речевого конфликта, возникающего при ее реализации в дискурсе региональной прессы

Byadmin

Основания коммуникативной свободы журналиста и речевого конфликта, возникающего при ее реализации в дискурсе региональной прессы

Кудряшов Игорь Александрович,

доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и теории языка факультета лингвистики и словесности Педагогического института Южного федерального университета (г. Ростов-на-Дону, Россия)

ОСНОВАНИЯ КОММУНИКАТИВНОЙ СВОБОДЫ ЖУРНАЛИСТА И РЕЧЕВОГО КОНФЛИКТА, ВОЗНИКАЮЩЕГО ПРИ ЕЕ РЕАЛИЗАЦИИ В ДИСКУРСЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ПРЕССЫ

Дискурс региональной прессы представляет собой особую форму коммуникативных стратегий, в результате реализации которых происходят обмен смыслами, ценностными суждениями, моральными ожиданиями между субъектами коммуникации, их личностная самоидентификация и социальная интеграция. Газетно-публицистический дискурс отражает последовательную смену не только когнитивных, но и эмоциональных состояний, доминирующих в регионе. Он характеризуется высокой степенью эмоциональной подвижности, спонтанности и лабильности, обилием оценочных суждений, что является отголоском моральной и эмоциональной ориентации региональных СМИ.

Характеризуя средства массовой информации, Ж. Бодрийяр указывает на то, что они являют собой то, что навсегда запрещает ответ, что делает невозможным процесс обмена [Бодрийяр, 2000: 203]. Следуя иной тенденцией, отечественные СМИ переживают в наше время подлинный переворот. Размывание границ структур, еще совсем недавно казавшихся устойчивыми и семантически определенными, сопровождается возникновением «открытости», высокой коммуникативностью, преодолением замкнутости традиционных культур и этнических, эстетических и других стереотипов, плюрализмом культурных кодов и множественностью смыслов.

Важнейшее достижение эпохи заключается как раз в том, что восстановлена возможность ответа, разорвана цепь однонаправленности коммуникации. Структура журналистского текста приобретает стабильные изоморфные черты, присущие структуре общества, обнаруживает социальные ценностно-нормативные регуляторы, маркеры социальной принадлежности, усиливающие респонсивный характер текста. Кроме информационного, региональному журналистскому дискурсу свойственны деятельностный, смысловой, нормативный и системный аспекты. Данное коммуникативное действие, рассмотренное в функциональном плане, служит в ракурсе а) взаимопонимания – передаче и обновлению культурных знаний, б) координации действия – социальной интеграции и воспроизводству групповой солидарности, в) социализации – образованию личностной идентичности журналиста.

В современном обществе письменность начинает доминировать над устным словом, тексты становятся неотличимыми от реальности. В работах Р. Барта, Ж. Лекана, М. Фуко развернут тезис о тексте как субъекте социального воздействия, его деятельностном потенциале в преобразовании и структурировании социальных практик. Р. Барт вводит понятие «письмо»,  понимая по ним «опредметившуюся в языке идеологическую сетку, которую та или иная группа, класс, социальный институт и т.п. помещает между индивидом и действительностью, понуждая его думать в определенных категориях, замечать и оценивать лишь те аспекты действительности, которые эта сетка признает в качестве значимых» [Барт, 1994: 15]. Задуманный текст, по М. Серто, воссоздается посредством орудий, наносящих текст на «тело» неизвестной реальности. В качестве унифицирующего образца выступают в первую очередь законы, моральные правила, стандарты поведения, «нормативы» внешнего облика человека [Серто, 1997]. Центр прагматической тяжести в современном журналистском тексте перемещается на высказывание как таковое, на то, кто говорит и кому. Коммуникативный акт при этом является реализацией отношения «Я» к «Другому» в рамках социальности.

Как отмечает Ж.-Ф. Лиотар, в обществе, основанном на письменности, становится актуальной проблема легитимации, ответа на вопрос, по какому праву рассказчик, оторванный от слушателя, рассказывает то, что он рассказывает [Лиотар, 1998]. Тот, кто господствует над языком, получает в свои руки и власть над обществом, и соответственно социальным нормам расставление по местам, контроль за теми, кто не наделен подобной властью над языком.

Отмена цензуры, кардинально изменившая облик современной прессы, становится в наше время прочной прагматической основой для нового понимания коммуникативной свободы журналиста в процессе интерпретации информации. Повышение диалогичности в устном и письменном общении, расширение сферы спонтанного общения, не только личного, но и устного публичного, публичной речи в сфере региональной массовой коммуникации — это уже последствия нового отношения к коммуникативной свободе журналиста, которое сформировалось в ходе политических, общественных, экономических и социальных преобразований в российских регионах. Особенно остро, на наш взгляд, проблема допустимого диапазона речевых средств характеризации встает при освещении региональными печатными СМИ деятельности, моральных качеств отдельных лиц, занимающих в обществе весомое положение. Другими словами, актуальность переосмысления диапазона коммуникативной свободы автора журналистского текста проявляется прежде всего в случае творческой реализации его индивидуальной субъективности при попытке рефлексии отдельной личности в индивидуальном измерении.

Важную роль в обмене мнениями о вопросах власти и демократии на местном уровне играет факт разделения социального пространства региона на группы, которые формируются в процессе противоборства между различными дискурсами. Становление социальных групп происходит на основе приоритетных идентификаций и непосредственно в дискурсе с оппонентами. Это означает, что отдельные представители способны целенаправленно высказываться от имени группы по вопросам систематизации окружающего пространства посредством тех ценностно-нормативных регуляторов, которые приняты в данной группе. Групповая идеология является одним из фундаментальных понятий, связывающих дискурс и социум. В макросоциальном измерении идеология координирует социальные практики внутри группы в контексте взаимоотношений с участниками других групп. На микросоциальном (дискурсивном) уровне  идеология метафорически представляет собой «грамматику» групповых социальных практик. Так или иначе, оба измерения реализуют стратегии дифференцирования «своего» и «чужого», включения/исключения и т.п. В регионах подобную функцию очень часто берут на себя журналисты частных общественно-политических изданий, которые от лица коллективной идентичности выступают лидером мнений местного журналистского сообщества, воспроизводят те схемы, которые лежат в основе его поведения и представлений, а также читателей его изданий.

Данное выступление обладает большим прагматическим значением: группа не существует, пока кто-нибудь не заговорит о ней; региональные социокультурные объединения принимают ее существование лишь тогда, когда она противопоставляется другим группам. Налаживанию подобного противопоставления способствует жанр газетно-публицистического критического выступления, занимающий в региональных печатных средствах массовой информации лидирующую позицию. Дискурс независимых региональных изданий находится в конфликте с другими дискурсами, претендующими на то, чтобы определять действительность по-другому и устанавливать другие принципы социальной практики.

Наиболее типичным конфликтом предстает взаимодействие автора публикаций в региональных СМИ и персонажа этих публикаций, который считает себя оскорбленным и оклеветанным. В подобной ситуации автор публикации отстаивает право на творческое использование речевых единиц, критику определенного лица. Лицо, чья деятельность отражена в публикации, мало интересуется правом на речевое творчество журналиста. В реализации данного права он видит ущемление собственных гражданских прав, оскорбительное отношение к себе.

Как свидетельствует наша практика проведения лингвистических экспертиз газетно-публицистических текстов, личность не принимает критическую оценку ни при каких обстоятельствах, поскольку она провоцирует немедленную отрицательную реакцию и тем самым создает реальную угрозу для последующей деятельности объекта критики. В этой связи публикации, содержащие критическую оценку личности, потенциально обладают конфликтогенным характером. Ответом на них становится гражданский иск, вчиненный уязвленной личностью, о защите чести, достоинства и деловой репутации по факту распространения в печати сведений, не соответствующих действительности.

Значительный резерв повышения эффективности информационного воздействия региональной прессы заключен в увеличении эмоциональной нагрузки на содержание сообщений. В процессе общения происходит обязательное воздействие на партнера, поскольку в данном случае, коммуникативное влияние есть не что иное, как речевое воздействие одного собеседника на другого с целью изменения его поведения. Коммуникативное влияние осуществляется в режиме единой (или сходной) системы кодификации и декодификации, понимаемой в данном случае как процесс выражения мыслей на языке, понятном тому адресату, которому предназначается информация, в данном случае – обществу в целом и/или конкретному человеку. В условиях коммуникации между журналистом и субъектом текста могут возникать специфические коммуникативные барьеры, которые порождены различными причинами: социальными (принадлежность партнеров по коммуникации к различным социальным группам); психологическими, возникающими вследствие индивидуальных психологических особенностей общающихся, и др.

В социальных условиях функционирования языка  неизбежным оказывается его конфликтогенный характер. Разрешение конфликта нередко приводит к возникновению коммуникативного барьера между общающимися, необходимости правового регулирования возникающих конфликтов. Коммуникативная свобода пишущей личности основывается на системе норм, регламентирующих различные сферы деятельности людей в обществе (правовые, политические, экономические, религиозные, этические, эстетические, культурные) и актуализирующихся в письменном дискурсе через речевые средства, также организованные в соответствии с определенными правилами, собственно коммуникативными нормами (семиотическими, лингвистическими). На каждом из этих уровней актуализируются также стратификационные (зависящие от статуса, ролей, пола, возраста коммуникантов) и ситуативные (зависящие от конкретных обстоятельств коммуникации) нормы.

Однако достижение понимания в ходе нормативного функционирования коммуникации журналиста и объекта текста зависит от контекста и, следовательно, интерпретации письменного дискурса, которая продуцирует постоянный риск несогласия. Понимание будет достигнуто только тогда, когда в коммуникативном процессе будут исключены все мотивы, кроме готовности к рационально обоснованному соглашению, а также любые суждения относительно справедливости определенных норм. Требуется, чтобы согласие достигалось в результате аргументации, а не принуждения. Только в этом случае письменный дискурс становится критерием определения истинности достигнутого соглашения.

Подобный механизм коммуникации раскрывается в универсально-прагматической теории Ю. Хабермаса. Истинная коммуникация создается в некой «идеальной речевой ситуации» [Хабермас, 1992: 188]. Утверждая, что коммуникативный процесс рационален, «разумен», и исходя из необходимости априорного признания автономии и свободы участников коммуникации как основных принципов «идеальной речевой ситуации», Ю. Хабермас усматривает возможность реализации коммуникации только в условиях четко выверенной дискурсной процедуры с ее требованиями понятности (семантический аспект), истинности (норморегулирующий аспект), правдивости (внутренняя идентичность с высказыванием и требованием общепринятой нормы). Соблюдение этих норм задает ситуацию институционализированного идеального коммуникативного сообщества, в рамках которого становятся возможными конструирование универсальных ценностей (смыслов) и достижение целостности его участников.

По мнению Ю. Хабермаса, такая интерпретация несет в себе опасность «фундаментализма». Нормативные требования, предъявляемые к речевому действию в различных социокультурных жизненных мирах, различаются в зависимости от конкретного набора образцов интерпретации того или иного жизненного мира, в котором различаются соотношения языковой реальности с  его структурными компонентами: культурой, обществом и личностью.

Таким образом, коммуникация – это динамичная нормативная система, включающая в себя в качестве подсистем взаимосвязанные группы норм, регламентирующих коммуникативную свободу журналиста в зависимости от ситуативных и функциональных факторов коммуникации. Единственным и достаточным источником этих норм являются ресурсы жизненного мира, содержащие в себе потенциал рациональности. Совокупность процессов рационализации в соответствии с формально-прагматическими требованиями позволяет приблизиться к «идеальной ситуации разговора» – функциональному аналогу понятия «идеальное коммуникативное сообщество», в котором и возможны достижение понимания, согласия, реализация целостности его участников.

Коммуникативная свобода пишущей личности ограничена не только социокультурными нормами общения, но и юридически. На защиту лица, ставшего центральной фигурой критического журналистского материала, направлена, в частности, ст. 131 УК РФ, которая гласит: «Оскорбление в печатном произведении…наказывается исправительными работами на срок до двух лет, или штрафом до 3000 рублей с лишением права занимать определенную должность или заниматься определенной деятельностью, либо без такового» [Уголовный кодекс России, 1992: 75-76].

Между тем  ст. 10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод гласит: «Каждый человек имеет право на свободу самовыражения. Это право включает свободу мнений, свободу получать и распространять информацию и идеи…» [Европейский суд по правам человека…, 2002: 136]. Другими словами, если утверждения журналиста носят субъективный оценочный характер, то судебное преследование за клевету не может быть возбуждено. Таким образом, коммуникативная свобода автора журналистского выступления теоретически ограничена  в случае изложения факта (в лингвистическом отношении к событию), но не в плане выражения мнения (оценки) по поводу, представляющему большой общественный интерес.

Обращает на себя внимание тот факт, что выступление журналиста, содержащее критические оценки частного лица, представляет собой проявление некой «групповой морали». В условиях конкретной социо-культурной общности обнаруживается множество подобных групп, деятельность каждой из которых наталкивается на сопротивление со стороны других. В результате коммуникативная свобода автора журналистского выступления фактически реализуется лишь частично и зачастую расценивается лицами иной «морали» как «антигрупповая». Последний фактор сдерживает коммуникативную свободу журналиста, вынуждает его облекать свою рефлексию событий в форму оценочных суждений.

Выступая лидером определенной социальной группы, сплотившейся вокруг данного независимого регионального издания, журналист своим речевым поведением выражает желание всей группы. Основным средством создания мощного прагматического эффекта становится актуализация конкретизатора «наш». В связи с этим коммуникативная свобода пишущего лица ограничивается «озвучиванием» общей точки зрения посредством местоимений «Мы» / «Наш», которые не только способствуют сокращению социальной дистанции между представителями группы, превращению их в единомышленников, но и вводят в журналистский текст важное для создания социальных значений   противопоставление «Свой» / «Чужой». Причем сфера «Чужого» косвенно материализуется в лице объекта текста. Ср.: «…Мы вынуждены бороться…Наша жизнь не изменится к лучшему, пока права граждан не начнут соблюдаться, пока у нас не появится реальное справедливое и объективное правосудие – а не его видимость» (КНК, 2003.  №188. Декабрь. С.21); «Правильно, Виктор Петрович! Мы тоже так считали и хотели отдать всю прибрежку (и рыбу, и краб) малому флоту, который такого вреда, как БАТМы и «Старкодеры», не нанесет. А уйдет краб за 12-мильную зону — ловите его там  вы: у вас же 417 тонн экспедиционного лова! Чем вы недовольны?» (КВ. 2004. 1 сент. С.3).

Данная практика речевого конструирования «Мы» действенна потому, что способствует воспроизведению определенной группы общества. «Мы» артикулируется в дискурсе так, чтобы максимизировать прагматические основания, которые имеет группа, чтобы быть услышанной. Уточнение семантического объема указанных местоимений осуществляется по контексту всей публикации. Это может быть группа, на которую автор указывает в статье, либо известная объекту текста априорно и без труда распознаваемая им в момент чтения критического газетного выступления.

Речевой основой неслаженной интеракции на почве отсутствия стратегических интересов общающихся выступает возможность разной трактовки языковых фактов, порожденных творческой деятельностью журналиста. Косвенные компоненты содержания языковых единиц порождают в читательской аудитории неоднозначный перлокутивный эффект за счет привнесения в текст уникальных речевых семантических наслоений, значение которых определяется  социально обусловленными правилами языковой игры.

В речевом высказывании актуализируются «…различные аспекты концептуальной организации знаний» [Герасимов, Петров, 1988: 10], задействованные в процессах порождения и понимания мысли. Уникальность имплицитной семантики речевых единиц обусловливается экстралингвистическим фактором: знанием соответствующей внеязыковой действительности, добытым в результате журналистского расследования и породившим  критические оценочные суждения о ней. Как только текст начинает рассматриваться в качестве социального объекта, для его речевого анализа оказывается недостаточным изучение высказывания самого по себе, без учета взаимных интенциональных ориентаций участников коммуникативного процесса, социального контекста, коммуникативной ситуации в целом.  Знание внеязыковой ситуации становится основой процесса интерпретации соотношения смысла и формы высказывания. В конечном итоге оказывается, что связь между означаемым и означающим не может быть чистой случайностью.

Журналистский текст, в свою очередь, претерпевает трансформации под влиянием структуры знаний воспринимающего индивида. Как показал В.М. Сергеев, суть коммуникации состоит в построении в когнитивной системе реципиента концептуальных конструкций, «моделей мира», которые определенным образом соотносятся с «моделями мира» говорящего, но не обязательно повторяют их [Сергеев, 1998: 7]. Данный текст может рассматриваться в качестве эффективного средства трансформирования индивидуальных структур знаний, поскольку процесс восприятия и порождения речи неразрывно связан с операциями над когнитивными фреймами: их построением, пополнением новой информацией, внесением принципиальных изменений.

Смысл журналистского текста является для уязвленного частного лица функцией той укорененной в его социальном опыте когнитивной схемы, которая привлекается для его понимания. Восприятию индивидом журналистского текста предшествует распознавание социального контекста, в рамках которого осуществляется коммуникация. Вне социального контекста данный текст может иметь неопределенное значение.

Оценочные суждения расцениваются частным лицом, как правило, в качестве личных нападок на него, а не как форма журналистского выступления, имеющая большой общественный интерес. Коммуникативная свобода автора выступления подкрепляется в этом случае тем, что оценочные суждения невозможно подтвердить доказательством, а поэтому они не могут фактически стать поводом для судебного разбирательства. Лицо, уязвленное данным выступлением, в пресуппозиционном плане не согласно с данным объективным положением дел, поскольку выдвинутая точка зрения не совпадает с его собственной, что в конечном счете и порождает речевой конфликт.

В решении данных конфликтов, следовательно, особое значение приобретают речевые способы представления намерений журналиста, схемы действия, связанные с реализацией оценочных суждений, манифестирующих данное намерение, формы выражения ожидаемого перлокутивного результата выступления, а также оценок, указывающих на степень совпадения желаемого результата с тем, который получен в действительности. Разъяснение данных параметров лицу, породившему конфликт, способствует выработке у него общекультурных навыков восприятия знаков, содержащих оценку, гармонизации общения собеседников в целом.

Все перечисленные выше параметры могут быть выражены в газетной публикации с различной степенью явности, что и порождает особый статус события и оценки в письменных текстах средств массовой информации. При этом информация о социальном контексте коммуникативного события, необходимая для распознавания и понимания речевых актов, имеет, как правило, имплицитный характер. В связи с этим актуальным предстает вопрос о формах ее речевой реализации с учетом скрытого компонента содержания потенциально конфликтного высказывания.

Таким образом, противопоставляясь другим социальным группам региональные СМИ вырабатывают собственную субъективную позицию в структуре провинциального дискурса, приобретают свою идентичность в дискурсе с принуждаемыми к ответу оппонентами. При этом заметно объективизируется социальная роль самого языка, его институционализированного характера и изоморфности структуре общества.

Коммуникативная свобода автора журналистского текста и конфликт, потенциально возникающий при ее реализации, являются сферой действия дихотомии «язык-речь», которые соотносятся как явления внешнего и внутреннего порядка. Конвенциональная природа позволяет рассматривать язык как условие для взаимопонимания журналиста и объектов его газетных выступлений. Речь – явление, как известно, индивидуальное, ее ситуативная обусловленность, вариативность предоставляют автору текста возможность  выбрать выражение актуального для общества содержания.

Потенциал имплицитных смыслов, отсутствие естественной связи между «означаемым» и «означающим», присущее речи, становятся источником недоразумений, приводящих субъектов коммуникации к информационному конфликту. Сочетаемость с другими знаками в линейном ряду – вторичное означивание в виде расчлененного знака [Уфимцева, 1990: 167] на фоне гибкости языкового знака и его широкой смысловой валентности дают возможность наполнения языковых знаков на речевом уровне различным содержанием. Это становится причиной их неоднозначной интерпретации, появления множества имплицитных смыслов в высказывании, что нередко приводит к речевому конфликту.

Актуализируя значение виртуальных языковых знаков на уровне высказывания, автор газетной публикации априорно не наделяет его конфликтопровоцирующим потенциалом. Для него прагматически важным предстает не публичное обвинение, которое в условиях социально неравной коммуникации легко «подогнать» под клевету, оскорбление, а освещение проблемных для общества событий в форме оценочных суждений, воспроизведение социальной солидарности. Все делается таким образом, чтобы публикация не вызвала негативного ответа.

Проявление конфликтогенного потенциала языковых знаков фактически происходит на субъективно-эмоциональном уровне языковой личности того частного лица, моральные качества и деятельность которого получили отражение в данной публикации. Подобная реакция оказывается возможной за счет того, что объем содержания знаков как единиц языка и единиц речи не всегда совпадает. Возникающие при этом имплицитные смыслы «скрывают» чувство антипатии автора к персонажам своей публикации. Их появление в высказывании обусловливает возможность неоднозначной интерпретации, что и предстает источником информационных конфликтов.

Реагирующий на публикацию, декодируя имплицитные смыслы, испытывает негативное психологическое состояние, формирует установку на конфликт. В сложившейся ситуации обнаруживаются неподтверждение ролевых ожиданий, расхождения партнеров в понимании и оценке проблематики, поднятой  в газетном материале. Другими словами, потенциальность речевого конфликта в этом случае во многом определяется языковой компетенцией, индивидуальными речевыми предпочтениями реагирующего лица, несовпадением «речевой грамматики» пишущего и реагирующего, установок и намерений, чувств и эмоций.

Использованная литература:

1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. – М.: Прогресс, 1994. – 568 с.
2. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. – М.: Добросвет, 2000.         – 387 с.
3. Герасимов В.И., Петров В.В. На пути к когнитивной модели языка // Новое в зарубежной лингвистике. – М.: Прогресс, 1988. – Вып. XXIII: Когнитивные аспекты языка. – С. 8-66.
4. Европейский суд по правам человека и защита свободы слова в России: прецеденты, анализ, рекомендации. / Под ред. Г.В. Винокурова, А.Г. Рихтера, В.В. Чернышова. – М.: Институт проблем информационного права, 2002. – Т.1.  – 604 с.
5. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н.А. Шматко. – СПб: Алетейя, 1998. – 160 с.
6. Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях // Язык и моделирвание социального взаимодействия: Переводы / Сост. В.М.Сергеева и П.Б.Паршина. – Благовещенск: БГК им. И.А. Бодуэна де Куртенэ, 1998. – С. 3-11.
7. Серто М. Хозяйство письма // Новое литературное обозрение. – 1997.  – № 28. – С. 45-57.
8. Уголовный кодекс России (с постатейными материалами). – М.: «Российский правовед», 1992. – 580 с.
9. Уфимцева А.А. Знак языковой // Лингвистический энциклопедический словарь/ Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Сов. Энцикл., 1990. – С. 167.
10. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. – М.: Наука, 1992. – 245 с.