О манипулятивном потенциале некоторых юридических терминов

Byadmin

Мартышко Никита Юрьевич,
студент 5 курса Волгоградского государственного университета
(г. Волгоград, Россия)

О МАНИПУЛЯТИВНОМ ПОТЕНЦИАЛЕ НЕКОТОРЫХ ЮРИДИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ

Предназначением юридической терминологии является облегчение правового регулирования общественных отношений, чем и объясняются те базовые требования, которые предъявляются к используемым в законодательных и иных нормативных актах терминам – точность, однозначность и общеупотребительность. Однако эти требования часто не только не выполняются, но и намеренно нарушаются. Несовершенство используемых в законодательных актах формулировок обычно имеет причиной небрежность законодателей, хотя очевидно, что иногда оно создается намеренно.

Поскольку юридический язык неразрывно связан с языком естественным, было бы большой ошибкой пренебрегать при анализе и оценке юридической терминологии спецификой восприятия конкретных терминологических единиц не только профессиональными юристами и лингвистами, но и гражданами, не имеющими специального образования, однако регулярно сталкивающимися с употреблением рассматриваемой нами терминологии (Голев 2000). В ситуации, когда некий правовой акт ориентирован на восприятие рядовыми носителями естественного языка, не всегда знакомыми с языком юридическим, может возникнуть проблема расхождения трактовок одного и того же понятия. Несмотря на то, что её относительно просто решить, она может привести к возникновению возможности для манипулирования сознанием адресата правового акта. Юридический термин, истолкованный некорректно, может сделаться инструментом манипуляции, средством введения читателя в заблуждение; вне всякого сомнения, это может привести к большим трудностям и нежелательным последствиям.

Особенно остро данная проблема стоит в сфере лингвистической экспертизы, где важно правильно оценить интенцию адресанта. Вопрос о потенциальной возможности использования юридических терминов для манипулирования сознанием уже рассматривался некоторыми исследователями (например, Л.Е. Кирилловой, затронувшей эту тему в своей работе, посвященной термину деловая репутация (Кириллова 2010), или Д.И. Милославской, обратившей внимание на проблему в целом (Милославская 2002)), однако работ, полностью посвящённых данной проблематике, всё ещё нет. Это и заставляет нас предпринять попытку анализа и описания проблемы манипулятивного потенциала юридической терминологии, а также составления рабочей классификации примеров манипулирования общественным сознанием при помощи юридических терминов.

В трактовке самого понятия манипуляция мы следуем за Т.В. Анисимовой, которая определяет этот термин как искажение языковой картины мира адресата с помощью возможностей, предоставляемых языковыми механизмами (Анисимова 2010: 54). С этой точки зрения искусственной картиной мира можно считать искажённое представление адресата правового акта о действительном содержании некоего конкретного юридического термина (в том случае, если у термина нет единой общепризнанной трактовки или он дублирует уже существующую терминологическую единицу, привнося в её восприятие некую дополнительную коннотацию).

Исходя из этого определения, мы в своей работе выделяем термины, созданные специально для манипулирования общественным сознанием (на возможность их существования ранее указывала Д.И. Милославская (Милославская 2002)), и термины, обладающие определённым манипулятивным потенциалом. Отметим, что преднамеренность создания манипулятивных терминологических единиц кажется нам достаточно легко доказуемой. Введение в законодательство любой новой формулировки априори считается обусловленным необходимостью; вновь созданный термин должен обозначать понятие, которого ранее не существовало, и подчёркивать некое существенное отличие этого понятия от уже существующих, иначе создание этой терминологической единицы нарушит требование недопустимости терминологической полисемии, а сам термин лишится юридического смысла. Когда новая формулировка такого смысла не несёт, фактически обозначая уже существующее понятие, однако при этом привносит в его восприятие определённую смысловую коннотацию, не соответствующую конкретному юридическому значению термина, имеет, на наш взгляд, место манипуляция сознанием. Следовательно, мы можем с высокой долей уверенности назвать подобный термин манипулятивным.

К манипулятивным терминам мы отнесём следующие подгруппы терминологических единиц:

термины, которые по своему содержанию дублируют уже имеющиеся, однако используются с целью создания видимости наличия смыслового различия между ранее существовавшим и новым терминами;
термины, изначально лишённые определений и вводящиеся исключительно с целью формирования видимости наличия у них юридического смысла;
термины, сконструированные на основе лексических единиц естественного языка, имеющих явную оценочную окраску, и служащие для представления некоего явления в положительном или отрицательном контексте в соответствии с целями адресанта.

В то же время в современном российском правовом пространстве наличествуют многочисленные терминологические единицы, которые явно не были созданы с целью манипулирования сознанием или навязывания адресату каких бы то ни было точек зрения, однако могут использоваться для этого из-за определённых лингвистических нарушений, допущенных при их конструировании. В нашем исследовании для обозначения таких терминов используется словосочетание манипулятивный потенциал, которое следует трактовать как возможность использования некоего термина с целью формирования искажённой картины мира у адресата текста, в котором этот термин употребляется; при этом нужно учитывать, что использовать такой термин в манипулятивных целях теоретически может любой заинтересованный гражданин. Отметим, что если у собственно манипулятивных терминов юридического смысла, по сути, нет, то у терминов, имеющих манипулятивный потенциал, он имеется, а опасность заключается в неверной его трактовке. Среди терминов, обладающих манипулятивным потенциалом, мы выделяем следующие подгруппы:

термины и терминологические словосочетания, которые состоят из лексических компонентов, имеющих специфическую семантику в естественном языке, однако не имеющих таковой в языке юридическом;
термины, не имеющие однозначного определения и оставляющие возможность для заведомо ложных истолкований, которые могут быть восприняты адресатом как истинные;
сочетание первых двух вариантов – терминологическое сочетание, один из компонентов которого вовсе не имеет определения и толкования в юридическом языке, тогда как в естественном языке ему присуще и вполне определённое содержание, и явная оценочная коннотация.

Степень манипулятивного потенциала терминологических единиц тесно связана с соблюдением (точнее, несоблюдением) основополагающих принципов построения юридической терминологии. Рассмотрим несколько конкретных примеров, демонстрирующих вышеназванные типовые приёмы манипулирования сознанием и случаи, в которых у терминологических единиц возникает манипулятивный потенциал.

Как известно, главными требованиями к терминам, употребляемым в законодательных актах, являются точность, однозначность и общеупотребительность (Милославская 1999). Последнее из перечисленных требований включает два аспекта: недопущение двояких трактовок одного и того же термина в разных законах и необходимость употребления только таких терминологических единиц, которые соотносятся с естественным языком.

Если первый аспект проблемы общеупотребительности юридических терминов относительно полно и глубоко исследован, то ко второму учёные до сих пор проявляли лишь незначительное внимание, обосновывая это тем, что большинство терминов ориентировано на восприятие специалистами в области юриспруденции. Однако весьма часто случается, что особенности восприятия отдельных законодательных терминов рядовыми носителями языка оказываются важными и могут влиять непосредственно на функционирование тех правовых актов, в которых эти термины встречаются (Голев 2000). В качестве одного из ярких примеров манипуляции общественным сознанием при помощи юридической терминологии можно привести недавно принятый Закон РФ «О полиции».

Не секрет, что смена наименования органов правопорядка вызвала большой общественный резонанс и привлекла внимание не только специалистов по юридической терминологии. Как изначально декларировалось, изменение названия с «милиции» (т.е., в первоначальном значении слова, нерегулярного народного ополчения, обеспечивающего соблюдение законности) на «полицию» (регулярного правоохранительного органа, состоящего из профессионалов) должно было указывать на определённые изменения в функциях, роли и качестве работы данного органа. Вполне логично, что многие рядовые носители языка, особенно те, которые не имели возможности ознакомиться с текстом Закона, могли воспринять смену терминологии как знак некоего прогресса и существенных перемен.

Однако если мы сравним формулировки, применённые для описания функций, выполняемых милицией и полицией, то увидим, что они совпадают практически слово в слово, а третья глава Закона «О полиции» (касающаяся полномочий полицейских) состоит из формулировок, перенесённых в Закон из других законодательных и подзаконных нормативных актов. Таким образом, назначение, права и обязанности полиции фактически ничем не отличаются от функций, прав и обязанностей милиции (Балашов 2010). Основные различия сводятся к декларируемому увеличению «прозрачности» работы ведомства, а также некоторому ужесточению требований по отношению к полицейским. В частности, Закон предполагает обязательную проверку кандидатов в полицейские на наркотическую зависимость и вменяемость, а также недопущение к работе в полиции ранее судимых или входивших в бандформирования граждан. Однако при этом стоит отметить, что, во-первых, уже поступили предложения об отмене этого положения для ряда регионов РФ, а во-вторых, в этой своей части Закон оперирует некорректными терминологическими единицами (например, термина «токсическая зависимость», используемого в п.4 ст. 35, на данный момент в законодательстве не существует, и он никак не разъяснён – указывается лишь, что он включает в себя алкоголизм, наркоманию и некие «иные» зависимости. При этом остаётся неясным, к примеру, относится ли к таким зависимостям употребление лекарственных препаратов, вызывающих умеренное привыкание). Другим заявленным новшеством является введение презумпции законности по отношению к действиям полицейских: их требования считаются правомерными «до тех пор, пока в предусмотренном законом порядке не установлено иное» (Балашов 2010). Таким образом, одной формулировкой моментально ликвидируются все ограничения, прописанные в предыдущих статьях Закона; кроме того, словосочетание «предусмотренный законом порядок» может восприниматься как минимум в трёх смыслах: как согласование с конкретным законодательным актом, как согласование со всем комплексом законов РФ и как выяснение правомерности действий сотрудника полиции при проверке либо в суде. Мы видим, что даже те нововведения, которые действительно присутствуют в Законе, с лингвистической точки зрения сформулированы крайне расплывчато.

Таким образом, если изучить текст Закона «О полиции», можно понять, что принципиальных отличий между сущностью и содержанием юридических терминов «милиция» и «полиция» нет, тогда как для рядового носителя языка разница между ними представляется существенной. С этой точки зрения, безусловно, акцентирование законодателем внимания на незначительных, «косметических» изменениях, таких как увеличение «прозрачности» ведомства, при сохранении неизменёнными основных положений, ориентировано именно на восприятие Закона рядовым гражданином (тем более что текст законопроекта был доступен широким массам через Интернет), а не специалистом в области юриспруденции. Безусловно, смена названия основного правоохранительного органа рассчитана на повышение его престижа в глазах россиян, однако за ней на данный момент не стоит никаких существенных изменений. Можно констатировать, что как законодательные термины слова «милиция» и «полиция» равнозначны, в отличие от их общеупотребительных аналогов. Единственной относительно значимой причиной, которой можно объяснить создание нового термина, является желание России вступить в Международный союз полицейских организаций, куда милиция не могла быть принята; однако такого объяснения недостаточно для того, чтобы счесть термин полиция действительно самостоятельным. Иными словами, имеет место манипулирование общественным сознанием не только в отношении граждан РФ, но и в отношении международного сообщества: смена наименования правоохранительных органов не связана с какими-либо реальными изменениями в их работе, следовательно, термин можно считать манипулятивным.

Возникновение у конкретной терминологической единицы манипулятивного потенциала чаще всего объясняется её несоответствием критериям, которые предъявляются к юридическим терминам при их формулировании и создании. Коренное отличие таких единиц от непосредственно манипулятивных терминов – наличие у них юридического смысла; однако этот смысл передаётся таким образом, что его восприятие адресатом текста может быть легко искажено. Нам представляется возможным выделить несколько типовых нарушений требований, предъявляемых к юридическим терминам, которые могут приводить к возникновению возможностей для использования отдельных формулировок с целью манипулирования:

· нарушения требования однозначности – отсутствие определения, наличие нескольких противоречивых определений, наличие определения в естественном языке при его отсутствии в языке юридическом;
· нарушения требования общеупотребительности – коренное противоречие между смыслом термина в естественном языке и его толкованием в юриспруденции;
· нарушения требования устойчивости – разные толкования одного термина в разных законодательных актах.

Таким образом, проблема манипулятивного потенциала юридических терминов тесно связана с вопросом соблюдения правил их создания. Ниже мы представим анализ нескольких единиц, обладающих явным манипулятивным потенциалом, с целью демонстрации распространённых причин возникновения исследуемого нами явления.

Примером наличия у изначально не создававшегося для манипуляции общественным сознанием термина манипулятивного потенциала можно считать формулировку материнский капитал, о несовершенстве которой мы уже писали ранее (Мартышко 2010). В данном случае возможность манипуляции появляется из-за нарушения принципа терминологической общеупотребительности и тесно связана с функционированием соответствующих лексических единиц в естественном языке. Нет сомнений, что изначально данный термин не был введён в законодательство с целью манипуляции, однако его недобросовестная трактовка вполне подпадает под определение манипулирования, поскольку при помощи этого термина отдельных граждан Российской Федерации преднамеренно вводили в заблуждение относительно их прав. В данном случае проблема заключается в неудачном выборе языковых средств для конструирования термина: вместо «нейтрального» слова родительский, не допускающего двояких толкований и не имеющего никаких специфических коннотаций ни в юридическом, ни в естественном языке, законодатель ввел слово материнский, позволяющее использовать терминологическое словосочетание в целом для умышленного обмана граждан и манипуляции их сознанием (т.е. для создания ложной убеждённости в том, что данные выплаты предназначены исключительно для женщин, в то время как по закону их вправе получать и мужчины). Этот факт показывает нам важность тщательного отбора языковых средств, которые ложатся в основу юридической терминологии – ведь неправильное истолкование одного-единственного слова, употреблённого в правовом акте, может привести к введению большого числа граждан в заблуждение и к использованию этого термина с целью манипуляции.

Отдельно стоит рассмотреть манипулятивный потенциал термина пропаганда, используемого в современном российском законодательстве, но в отдельных случаях не поддающегося однозначной интерпретации.

В частности, если говорить о терминологическом словосочетании пропаганда наркотиков, то оно трактуется (в соответствии с Законом РФ «О наркотических средствах и психотропных веществах») как «распространение сведений о способах, методах разработки, изготовления и использования, местах приобретения и преимуществах использования отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов и прекурсоров». Вне законодательства термин пропаганда определяется шире – как «распространение политических, философских, экономических, технических и иных знаний и идей, а также эстетических и морально-нравственных ценностей» (БСЭ 1978).

Как мы видим, во втором случае акцент явно делается на распространение неких ценностей, а не на простое предоставление информации; налицо если не нарушение требования общеупотребительности терминологических единиц, то, по меньшей мере, частичное его несоблюдение. К тому же в своём нынешнем виде термин обладает некоторым манипулятивным потенциалом, поскольку в соответствии с данной формулировкой совершенно любое сообщение сведений о «способах разработки» наркотических веществ будет являться их пропагандой, даже если изложено в сугубо научном ключе. Кроме того, в связи с большим количеством недавно возбуждённых уголовных дел против лиц, якобы осуществлявших пропаганду наркотиков, представляется необходимым переформулировать определение данного термина, поскольку в подавляющем большинстве случаев ответчики, не предоставлявшие совершенно никаких сведений о «способах, методах разработки, изготовления и использования, и т.п.» наркотиков, однако использовавшие определённые образы при рекламе своей продукции, всё же были оштрафованы. Нельзя не отметить, что при попытках оправдать свои действия эти граждане ссылались именно на анализируемую нами формулировку, утверждая (с формальной точки зрения, справедливо), что их деятельность не подпадает под вышеуказанное определение. Тот факт, что суд всё же признал вину ответчиков, демонстрирует нам некую «брешь» в современном российском антинаркотическом законодательстве: несмотря на то, что в Законе пропаганда наркотиков определена одним образом, на практике используется совершенно другая трактовка, гораздо более широкая, под которую не подведена сколько-нибудь серьёзная правовая база. Таким образом, фактически судебные решения были вынесены не в соответствии с Законом, а на основе субъективных заключений. С лингвистической точки зрения представляется необходимым переформулировать определение пропаганды наркотиков. В противном случае не исключено, что лица, фактически (если считать легитимными уже вынесенные судебные решения) пропагандирующие наркотические вещества, сумеют избежать наказания, тогда как граждане, не преследовавшие целей пропаганды, могут оказаться заподозренными в ней (в данном случае мы имеем в виду прежде всего научные публикации в области медицины, социологии и иных наук, так или иначе связанных с данной тематикой: по нынешнему законодательству отдельные их элементы могут быть рассмотрены как пропаганда, что, разумеется, абсурдно).

Отметим, что в российском законодательстве вообще возникает множество трудностей при определении пропаганды; например, в ст.4 Закона «О средствах массовой информации» мы встречаем сочетание пропаганда порнографии, которое не поддаётся расшифровке хотя бы в силу того, что в законодательстве до сих пор нет определения самой порнографии (точнее, это определение не принято и не зафиксировано). Здесь видна возможность использования данного терминологического сочетания для манипулирования общественным сознанием: термин не имеет объяснения (неясно, что именно пропагандируется и каким образом), но зафиксирован и может использоваться. Так как у него нет содержания, которое было бы прописано в Законе, он превращается в манипулятивный: фактически, любой гражданин в состоянии обвинить некое издание в пропаганде порнографии, ориентируясь исключительно на собственное понимание данной формулировки (отметим, что в естественном языке понятие порнографии раскрыто весьма последовательно, в отличие от языка юридического). В общем и целом, любые словосочетания, имеющие в качестве одного из компонентов слово пропаганда, в законодательстве должны определяться максимально точно, во избежание манипуляции.

Итак, проведя исследование ряда терминологических формулировок, мы можем утверждать, что проблема манипулятивного потенциала юридической терминологии является насущной и требует решения. Остаётся лишь надеяться, что привлечение внимания к несовершенству уже существующих терминов побудит законодателей впредь тщательнее подходить к лингвистическому конструированию новых терминологических единиц во избежание введения адресатов юридических текстов в заблуждение.

Используемая литература:

Анисимова Т.В. Манипуляция как характеристика институционального дискурса / Т.В. Анисимова, Н.А. Крапчетова. – Волгоград, 2010.
Балашов А.И. Милиция и полиция: найдите отличия // Невское время. – 2010. – 10 августа.
Большая советская энциклопедия. – М., 1978.
Голев Н.Д. Юридизация естественного языка как лингвистическая проблема // Юрислингвистика-2: русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000.
Кириллова Л.Е. Спорное юридическое понятие в лингвистической экспертизе (Электронный ресурс) // Материалы конференции «Право как дискурс, текст и слово». URL: http://konference.siberia-expert.com/publ/doklad_s_obsuzhdeniem_na_sajte/kirillova_l_e_spornoe_juridicheskoe_ponjatie_v_lingvisticheskoj_ehkspertize/2-1-0-65
Мартышко Н.Ю. О несовершенстве формулировки «материнский капитал», используемой в федеральном законе // Аргументативная риторика в практике политического, делового и административно-правового общения: Материалы международной Интернет-конференции. Волгоград, 2010.
Милославская Д.И. Термины избирательного законодательства и общественное сознание // Роль СМИ в региональных выборах 2001 года. Конференция ИРИС 4-5 марта 2002 года. Выступление участников и обсуждение. М., 2002.
Милославская Д.И. Юридические термины и их интерпретация (Электронный ресурс) // Ростовская электронная газета. – 1999. – №21(27). – 6 ноября. – URL: http://www.relga.rsu.ru/n27/rus27 1.htm

О манипулятивном потенциале некоторых юридических терминов