ПРОВОКАЦИЯ VS ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО: НОРМЫ ЭТИКИ VS НОРМЫ ПРАВА (ЮРИСЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ)

ПРОВОКАЦИЯ VS ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО: НОРМЫ ЭТИКИ VS НОРМЫ ПРАВА (ЮРИСЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ)

Сборник материалов конференции «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия», 2020

Меликян Вадим Юрьевич,
д. филол. н., профессор, заведующий кафедрой теории языка и русского языка Института филологии, журналистики и межкультурной коммуникации Южного федерального университета  (г. Ростов-на-Дону, Россия)

ПРОВОКАЦИЯ VS ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО:
НОРМЫ ЭТИКИ VS НОРМЫ ПРАВА
(ЮРИСЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ)

 

• Провокация vs подстрекательство: методология интерпретации.

1. Введение.

Феномен провокации является междисциплинарным и по-разному трактуемым. К примеру, в философии считается, что «провокация в целом есть апелляция к жизни, которая в своих позитивных формах направлена на освобождение от догм и ограничений. … В своих негативных проявлениях провокация становится способом подавления и ограничения свободы» (Дмитриев, 2016, 18). В политологии провокация определяется как деструктивное действие, направленное на побуждение адресата к заведомо проигрышным действиям (Загладин, 2000, 208), целью которых выступает политическое влияние (Кузнецов, 2004, 198). В социологии «провокация – это рискогенная, как правило, комплексная деятельность субъекта, направленная на ведение противоборства с объектом, с целью реализации скрытного намерения субъекта отстоять собственные интересы за счет нарушения интересов объекта или причинения ему ущерба путем навязывания объекту (индивидууму, социальной группе или социальному институту) новых социальных условий» (Тумский, 2017, 7). Более детально понятие провокации разработано в психологии (см. ниже).

Феномен коммуникативной провокации в научной литературе по юридической лингвистике получил некоторую интерпретацию в последнее десятилетие. Однако остаётся ещё целый ряд нерешенных вопросов, которые затрудняют юрислингвистическое исследование текстов соответствующей категории дел, а также правоприменительную практику. Главная проблема заключается в том, что в различных сферах жизни понятия «провокация» и «подстрекательство» трактуются по-разному. В обыденном сознании, получившем отражение в толковых словарях, они чаще всего описываются одно через другое. В юриспруденции они чётко разграничиваются однако понятие «провокация» получает весьма специфическую интерпретацию. В психологии они также различаются.

Проблема усугубляется тем, что термин «коммуникативное подстрекательство» в лингвистической литературе практически не используется. Отсюда, теория и практика первичной юридизации данной категории дел вынуждена использовать иной инструментарий, который далеко не всегда оказывается адекватным поставленным перед юрислингвистическим исследованием задачам.

В связи с особой значимостью для лингвистической экспертизы юридической трактовки исследуемых здесь феноменов рассмотрим данные явления первоначально в правовом аспекте.

2. Понятия «провокация» и «подстрекательство» в системе права.

Понятие «провокация» в уголовном законодательстве трактуется через описание конкретного вида действий (не родовая, а видовая трактовка), при этом понятие «провокатор» отсутствует вообще: «Провокация взятки либо коммерческого подкупа, то есть попытка передачи должностному лицу либо лицу, выполняющему управленческие функции в коммерческих или иных организациях, без его согласия денег, ценных бумаг, иного имущества или оказания ему услуг имущественного характера в целях искусственного создания доказательств совершения преступления либо шантажа…» (ст. 304. Провокация взятки либо коммерческого подкупа. УК РФ). Средства передаются, но провоцируемый об этом не знает. При этом он либо не давал согласия, либо отказался их принять. Поэтому подобные действия провокатора квалифицируются как попытка, т.е. действие вроде бы совершено, но оно с точки зрения участия в нём провоцируемого не полное, не активное (п. 32 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» от 9 июля 2013 г. №24). В таком случае считается, что событие преступления со стороны провоцируемого отсутствует (п. 33 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» от 9 июля 2013 г. №24; п. 1 ч. 1 ст. 24 УПК РФ).

Кроме того, термин «провокация» также встречается в ст. 360 «Нападение на лиц или учреждения, которые пользуются международной защитой» («2. То же деяние, совершенное в целях провокации войны или осложнения международных отношений…»). При этом отсутствуют пояснения того, в чём заключаются данные провокативные действия. Очевидно, что толкование данного термина в ст. 304 УК РФ и в ст. 360 УК РФ не совпадает. Во втором случае оно ближе к толкованию данного феномена в обыденном сознании. Таким образом, понятие «провокация» используется в УК РФ непоследовательно.

Понятие «подстрекательство» в УК РФ квалифицируется через номинирование субъекта действия:

«Подстрекателем признается лицо, склонившее другое лицо к совершению преступления путем уговора, подкупа, угрозы или другим способом (ст. 33 ч. 4. Виды соучастников преступления. УК РФ);

«Склонить. 2. к чему, на что или с инф. Убедить в необходимости чего-л., добиться согласия на что-л. Склонить на свою сторону (привлечь)» (БТС, 2000, 1196);

«Привлечь. 3. кого (что). Побудить, вызвать желание или заставить принять участие в чём-л., заняться чем-л., примкнуть к кому-л., чему-л.» (БТС, 2000, 972);

«Способствование должностным лицом в силу своего должностного положения совершению действий (бездействию) в пользу взяткодателя или представляемых им лиц выражается в использовании взяткополучателем авторитета и иных возможностей занимаемой должности для оказания воздействия на других должностных лиц в целях совершения ими указанных действий (бездействия) по службе. Такое воздействие заключается в склонении другого должностного лица к совершению соответствующих действий (бездействию) путем уговоров, обещаний, принуждения и др.

При этом получение должностным лицом вознаграждения за использование исключительно личных, не связанных с его должностным положением, отношений не может квалифицироваться по статье 290 УК РФ. В этих случаях склонение должностного лица к совершению незаконных действий (бездействию) по службе может при наличии к тому оснований влечь уголовную ответственность за иные преступления (например, за подстрекательство к злоупотреблению должностными полномочиями или превышению должностных полномочий)» (п. 4 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» от 9 июля 2013 г. №24);

«От преступления, предусмотренного статьей 304 УК РФ, следует отграничивать подстрекательские действия сотрудников правоохранительных органов, спровоцировавших должностное лицо или лицо, выполняющее управленческие функции в коммерческой или иной организации, на принятие взятки или предмета коммерческого подкупа» (п. 34 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» от 9 июля 2013 г. №24).

Термин, именуемый производителя данного действия («подстрекатель»), представлен также в ст. 31 и 34 УК РФ.

Понятия «подстрекатель» и «провокация» чуть более разнообразно используются в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях» от 9 июля 2013 г. №24: «провокация» (опредмеченное действие – 2 раза), «спровоцировавших» (процесс как признак предмета – 1 раз); «подстрекательство» (опредмеченное действие – 1 раз), «подстрекатель» (производитель действия – 1 раз), «подстрекательские» действия (признак – 1 раз).

Таким образом, понятие «провокация» в уголовном законодательстве представлено 4 раза в качестве предмета (опредмеченное действие) и 1 раз – в качестве процесса как признака предмета. Понятие «подстрекательство» в уголовном законодательстве представлено 5 раз в качестве предмета (производитель действия – 4 раза, опредмеченное действие – 1 раз) и 1 раз – в качестве признака (действия). Оба понятия репрезентированы более или менее сходным образом: «провокация» 4 раза в качестве предмета и 1 раз в качестве признака, «подстрекательство» 5 раз в качестве предмета и 1 раз в качестве признака. С точки зрения частеречной принадлежности: имя существительное – 8 раз, имя прилагательное – 1 раз, причастие – 1 раз. Как видим, сема «действие» присутствует во всех десяти номинациях, которые, однако, не имеют глагольной репрезентации вообще.

На наш взгляд, такой подход к формулированию норм права, с одной стороны, усложняет применение герменевтического инструментария, с другой – имеет вполне конкретные причины. Так, объективная сторона состава преступления «провокация» имеет вполне конкретные рамки производимых действий – «попытка передачи лицу без его согласия денег в целях искусственного создания доказательств совершения преступления». Поэтому данный вид преступления назван отглагольным именем существительным, т.е. по названию действия. Объективная же сторона состава преступления «подстрекательство» может иметь самые разные проявления производимых действий – «путем уговора, подкупа, угрозы или другим способом». Поэтому данный вид преступления назван отглагольным именем существительным, но по названию субъекта действия. Проще говоря, в первом случае характер действий определён более конкретно, а во втором – более широко. Такая категориальная дифференциация данных номинаций обусловлена объёмом их значений.

К интегральным признакам провокации и подстрекательства в уголовном законодательстве относится то, что они выражаются в активных, умышленных действиях, детерминирующих вполне определённую реакцию лица. Отсутствие данных действий обусловливает отсутствие события преступления. Кроме того, у провоцируемого и подстрекаемого изначально отсутствует намерения совершить преступление.

К дифференцирующим признакам следует отнести форму совершения действий: «скрытая» (провокация) форма – «открытая» (подстрекательство) форма. При этом провокация не предполагает прямого воздействия на лицо, а лишь совершение действий «рядом» с лицом (признак отсутствия направленности действия побудительного характера на объект). Подстрекательство предполагает прямое воздействие в любых формах на волю и свободное решение лица с целью побудить к нарушению закона, что означает необходимость корректировки когнитивной сферы (признак наличия направленности на объект).

Юридическая «провокация» и «подстрекательство» всегда агрессивны. Во-первых, данные действия всегда связаны с конфликтом. При провокации имеет место отрицание самого собеседника, которого провокатор пытается поставить вне закона, создав иллюзию совершения преступления (нарушение максимы одобрения). При подстрекательстве активное несогласие и протест направлены против «неправильного» поведения собеседника (нарушение максимы согласия и постулата количества). Во-вторых, при провокации прямое воздействие на адресата в связи с созданием иллюзии совершения им преступления отсутствует, реализуются лишь действия по маскировке основной цели, которые направлены на искажение его представлений о данной ситуации (нарушение постулата качества). При подстрекательстве говорящий стремится изменить / скорректировать исходное положение мыслей собеседника посредством дестабилизации его когнитивной и эмоциональной сферы (нарушение максимы такта). В-третьих, при провокации намерение собеседника имплицитно (нарушение постулат манеры), при подстрекательстве осуществляется коммуникативное давление на собеседника посредством уговора и / или угрозы (нарушение всех коммуникативных принципов кооперации и вежливости). В-четвёртых, провокатор / подстрекатель всегда преследует цель причинить вред собеседнику – подчинить своей воле. В-пятых, коммуникативная перспектива для провоцируемого – ложное обвинение и уголовное преследование (причинение вреда), для подстрекаемого в конечном итоге – уголовное преследование (причинение вреда).

Опуская незначимые для практики лингвистической экспертизы детали, провокацию и подстрекательство в системе права можно определить следующим образом:

провокация – это попытка совершения действий в отношении лица без его согласия (в скрытой форме) в целях искусственного создания доказательств совершения преступления (одного вида);

подстрекательство – это воздействие (побуждение: убеждение / уговоры, подкуп, угроза и т.п.) на лицо в открытой форме с целью побудить к совершению преступления (любого вида).

Оба вида действий являются намеренными (а потому и осознанными), управляемыми (контролируемыми) и прогнозируемыми.

Таким образом, в уголовном законодательстве термины и обозначаемые ими деяния «провокация» и «подстрекательство» разграничиваются, причём в достаточной степени.

3. Понятие «провокация» в обыденном сознании.

«Провокация (от лат. provocatio – вызов). Предательское поведение, подстрекательство кого-л. к действиям, которые могут повлечь за собой тяжёлые для него последствия» (БТС, 2000, 1002);

«Провока́ция. 1. Подстрекательство, побуждение кого-л. (отдельных лиц, групп, организаций и т.д.) к таким действиям, которые повлекут за собой тяжелые, гибельные для них последствия (СРЯ, Т.3, 472);

«Провокация. Преднамеренное поведение, подстрекательство кого-нибудь к таким действиям, которые могут повлечь за собой тяжелые для него последствия» (Ожегов, Шведова, 1997);

«Провокация. Действие, направленное на вызов прогнозируемой реакции» (Ушаков, 1940);

«Провоцировать. Провокационно, умышленно вызвать (вызывать), подстрекнуть (подстрекать) кого/что-нибудь на какие-нибудь поступки или слова» (Ушаков, 1940).

Как видим, обыденное сознание противоречиво отражает суть данных феноменов. Часть определений разграничивает «провокацию» и «подстрекательство», другие – толкуют одно через другое («провокация – это подстрекательство…»), третьи – по-разному трактуют признак «обязательности» наступления негативных последствий для провоцируемого («могут повлечь» – «повлекут»), четвёртые – обращают внимание на признак «преднамеренности» / «умышленности» совершаемого действия, пятые – дают максимально обобщённое описание данного действия, тем самым указывая на необязательность признака «негативные последствия для провоцируемого». Следует всё же отметить, что чаще всего значение слова провокация в обыденном сознании содержит негативные коннотации.

В целом провокация в обыденном сознании, отражённом в толковых словарях – это действия в отношении лица, побудительного характера, преднамеренные, предательские, которые могут повлечь за собой тяжёлые для него последствия.

4. Понятие «провокация» в лингвистике.

Речевая провокация – это «целенаправленное, мотивированное, преимущественно контролируемое коммуникативное поведение, направленное на получение информации, которую собеседник не желает сообщать добровольно, либо дестабилизацию его эмоционального состояния» (Зарецкая, 1998, 48). Здесь следует уточнить: речевая провокация всегда намеренное и управляемое (контролируемое) действие, а дестабилизация эмоционального состояния собеседника – это не цель, а средство её достижения.

Исследуя речевую провокацию в жанре интервью, О.С. Иссерс отмечает, что, несмотря на негативную оценку данного явления с точки зрения этических норм, «речевая провокация нередко осуществляется в интересах читателя (слушателя, телезрителя) и является профессиональным приемом журналиста» (Иссерс, 2009, 100). При этом нежелание собеседника сообщать информацию, как правило, обусловлено какими-то вполне реальными причинами (например, требованиями этики и т.п.), а обнародование этой информации причиняет вред говорящему («не умеет держать язык за зубами»), а также третьему лицу в связи с её негативным характером. Таким образом, следует признать, что при провокации негативные последствия для провоцируемого – это обязательный признак данного вида речевых действий. Кроме того, речевая провокация, как правило, направлена на вызов прогнозируемой негативной эмоциональной реакции, что должно повлечь за собой соответствующую оценку со стороны третьих лиц.

Речевая провокация задействует оба канала передачи информации: «В качестве объекта провоцирования может выступать одна из психических сфер человека – аффективная, отвечающая за чувства, эмоции, настроения, либо когнитивная, отвечающая за познавательные и мыслительные способности человека» (Степанов, 2008, 36). «Традиционным при провоцировании когнитивной активности человека является стимулирование его интеллектуальной деятельности, регулирование этапов её развития. Но даже в этом случае начальной «мишенью» провоцирования остаётся сфера чувств (Степанов, 2008, 50-51). Это означает, что, во-первых, речевая провокация всегда реализуется по обоим каналам одновременно – логическому и эмоциональному, во-вторых, действия провоцируемого зачастую являются необдуманными и спонтанными, что приводит к совершению ошибки (в нормальном состоянии человек таких действий не совершил бы никогда).

При провоцировании «…совершается воздействие на собеседника по следующей схеме: в процессе речевого общения говорящий «показывает» с помощью принятых в данной культуре речевых форм реальное или имитируемое внутреннее психологическое состояние с целью вызвать в собеседнике аналогичное состояние; таким образом, реально совершается ретрансляция внутреннего состояния от одного человека к другому, в результате чего возникает психологическая основа для речевого воздействия одного человека на другого. Такая «ретрансляция», или «показывание», внутренних психологических состояний в процессе речевого общения является механизмом воздействия, но не составляет его содержание – последнее определяется условиями конкретной ситуации общения» (Степанов, 2008, 35). Данный механизм воздействия используется «… для корректирования и регулирования психического состояния провоцируемого» (Степанов, 2008, 4).

На наш взгляд, в научной литературе иногда имеет место смешение явлений разного порядка. В этой связи целесообразно говорить о стремлении провокатора к корректировке когнитивной и / или эмоциональной сферы собеседника, но об использовании одновременно логического и эмоционального каналов для достижения этой цели. То же самое можно отнести и к подстрекательству.

5. Понятие «подстрекательство» в обыденном сознании.

«Подстрекательство. Побуждение (обычно тайное) к каким-л. неблаговидным, бесчестным действиям, к преступлению» (СРЯ, Т. 3, 221);

«Подстрекательство. Побуждение к недозволенным поступкам, преступным действиям» (БТС, 2000, 882);

«Подстрекнуть. 1. Склонить к чему-л., побудить к какому-л. действию, обычно к такому, которое не следовало бы совершать» (СРЯ, Т. 3, 221);

«Недозволенный. Не разрешённый, запрещённый» (БТС, 2000, 619);

«Преступный. Предосудительный, недопустимый» (БТС, 2000, 967);

«Предосудительный. Достойный осуждения, порицания» (БТС, 2000, 959);

«Осуждение. Неодобрение, порицание» (СРЯ, Т.2, 659);

«Порицание. Выражение неодобрения, осуждения» БТС, 2000, 925).

Негативная коннотация слова подстрекательство очевидна, а данный признак обязателен: «недозволенные, предосудительные, достойные неодобрения, осуждения, порицания (действия)».

6. Речевая провокация и речевое подстрекательство vs принципы кооперации и вежливости.

Речевая провокация и подстрекательство всегда агрессивны, а потому всегда наносят вред объекту воздействия. Во-первых, «в ситуациях подобного типа всегда есть элемент активного несогласия, протеста против «неправильного», с точки зрения одного из участников общения, поведения собеседника. Это влечёт за собой вербальную агрессию, провоцирующую коммуникативный конфликт» (Горелов, Седов, 2001, 149). Несогласие (нарушение максимы согласия), да ещё и активное (нарушение постулата количества), нарушает базовые коммуникативные принципы кооперации и вежливости.

Во-вторых, такое воздействие на адресата связано с дестабилизацией когнитивной и эмоциональной сферы. Провоцирующий / подстрекатель отрицает исходное положение мыслей собеседника и стремится его изменить / скорректировать. Самый эффективный способ добиться этого – дестабилизировать его путём вмешательства в пространство внутреннего «Я» адресата, которое всегда считается нарушением норм этики (нарушение максимы такта). В-третьих, сделать это проще всего втайне от собеседника, вопреки его воле (скрытая форма интенции), что нарушает постулат манеры. В-четвёртых, провокатор / подстрекатель, как правило, преследует цель причинить вред собеседнику – подчинить своей воле. В-пятых, коммуникативная перспектива для провоцируемого / подстрекаемого, как правило, предполагает негативные последствия для него: для провоцируемого прямые (от самого себя), для подстрекаемого опосредованные (от третьего лица). Всё это характеризует речевую провокацию и речевое подстрекательство как речевую агрессию. По мнению Ю.В. Щербининой, это детерминировано, в первую очередь, аффективной природой провокативной (подстрекательской – М.В.) деятельности, которая связана с использованием агрессивных приёмов (Щербинина, 2001).

Речевая провокация является агрессивной даже в тех случаях, когда преследует якобы «положительные» цели.

7. Провокация и подстрекательство: дифференциальные признаки.

Провокация и подстрекательство в уголовном законодательстве чётко разграничены, а в лингвистике требуют специального рассмотрения. К дифференциальным признакам следует отнести следующие.

1. Неважно, против кого формально будут совершены провоцируемые / подстрекаемые действия. Важно, для кого наступят негативные последствия. В первую очередь, провокация направлена против самого провоцируемого, а подстрекательство – против третьего лица.

Так, в 2017 году в одном из эфиров передачи «Время покажет» на Первом канале американский журналист (приглашенный гость передачи) Майкл Бом при обсуждении темы срыва флагов РФ со зданий российских диппредставительств в США легко спровоцировал ведущего Артёма Шейнина на нарушение норм этики:

А. Шейнин (тактика «Угроза»): «лучше веди себя прилично, а то…а то, а то! я тоже какой-нибудь флаг с тебя сниму… и повешу за галстук».

М. Бом (тактика «Передразнивания»): «А то, а то что?».

М. Бом (тактики «Упрек» и «Насмешка»): «Смелый только языком».

А. Шейнин: «Ты че меня провоцируешь, ты че?» (Гарачук, 2017, 163-168).

Если бы А. Шейнин применил по отношению к М. Бому физическую силу, то действия последнего всё равно были бы квалифицированы как «провокация», т.к. коммуникативное намерение М. Бома оставалось бы прежним: «В данном случае провокация нацелена на оказание на собеседника сильного эмоционального воздействия, целью которого является склонение к действиям, выгодным для провокатора. Майкл Бом считает нужным, чтобы ведущий проявил агрессию в прямом эфире. Он понимает, что при любых обстоятельствах агрессор будет осуждаться, а жертве будут сочувствовать. Кроме того, данная «сцена» отвлечет участников от темы разговора, а именно обсуждения действий США в негативном ключе, что не выгодно для М. Бома, и обратит внимание аудитории исключительно на самих участников конфликта. Всё это, по замыслу М. Бома, должно способствовать реализации коммуникативной стратегии «обеления» официальной политики США» (Гарачук, 2017, 167-168).

2. В связи с тем, что действия провокатора наносят вред, в первую очередь, самому провоцируемому, первый вынужден маскировать свои намерения. Отсюда, при провокации интенция имплицитна (поэтому данные действия оцениваются как «предательские»), при подстрекательстве – эксплицитна, т.к. речь идёт о причинении вреда третьему лицу.
3. Различается также характер действий провоцируемого (нарушающие нормы этики (чаще) или / и права) и подстрекаемого (нарушающие нормы права (чаще) и / или этики).
4. Для побуждения к таким разным действиям, а также реализации интенции субъекта речи в имплицитной или эксплицитной форме должен быть использован и разный подход, разный характер действий провокатора и подстрекателя (разный набор коммуникативных приёмов и языковых средств).

Так, при провокации, как правило, используют более «тонкие», изощрённые, вторичные речевые формы, т.к. побудить собеседника причинить вред самому себе не так просто. Хотя возможны и более грубые инструменты, например, прямое оскорбление (использование обсценной лексики), коммуникативное давление и т.п., направленные, прежде всего, на блокировку когнитивной сферы.

При подстрекательстве используются более простые, прямые формы, т.к. речь идёт о получении подстрекаемым какой-то выгоды, а если вред кому-либо и будет причинён, то это наверняка будет какое-то третье лицо.

8. Выводы.
9. «Речевую провокацию» и «речевое подстрекательство» в лингвистической науке следует квалифицировать в качестве коммуникативной тактики / стратегии, т.к. принцип целеполагания здесь доминирует. При этом для их реализации используются самые разнообразные формы речевого воздействия и языковые ресурсы.

«Провокация» и «подстрекательство» относятся к коммуникативным тактикам / стратегиям конфронтационного типа, т.к. обе предполагают исключительно негативную коммуникативную перспективу их реализации.

2. Коммуникативная тактика / стратегия «провокация» – это намеренное, управляемое и прогнозируемое воздействие на лицо в скрытой форме с целью побудить к действиям, нарушающим нормы этики (чаще) или / и права и причиняющим ему вред.

Коммуникативная тактика / стратегия «подстрекательство» – это намеренное, управляемое и прогнозируемое воздействие на лицо в открытой форме с целью побудить к действиям, нарушающим нормы права (чаще) и / или этики и причиняющим вред третьему лицу.

3. Термин «провокация» в ст. 304 УК РФ и в ст. 360 УК РФ трактуется по-разному, что с точки зрения требований терминоведения и единства терминологической интерпретации в рамках одной и той же отрасли права является недопустимым.
4. Понятие «провокация» с точки зрения лингвистики и права (ст. 304 УК РФ) не совпадает в объёме толкования. Провокация в лингвистике предполагает побудительное действие, направленное на собеседника, с целью вызвать у него прогнозируемую реакцию негативного типа (любые действия) и тем самым причинить ему вред. Провокация в правовом аспекте не предполагает побудительного действия, направленного на собеседника, а представляет собой искусственное конструирование события преступления вполне конкретного типа (получение денег) с целью причинить ему вред. Таким образом, интерпретация данного феномен в двух предметных областях не совпадает не только в объёме толкования, но и с точки зрения речевой и когнитивной модели реализации. По сути, термин «провокация» в лингвистике и в юриспруденции обозначает разные действия (разная референтная соотнесённость). Использование данного термина с таким смысловым наполнением в правовом аспекте ни чем не оправданно и затрудняет правоприменительную практику в силу наличия конфликта в сознании правоприменителя, обусловленного одновременным присутствием двух видов толкования данного слова. Такой подход вводит в заблуждение и человека, не имеющего соответствующих правовых компетенций.

Кроме того, действия провокационного характера (лингвистическая интерпретация), в качестве коммуникативной перспективы которых выступает нарушении норм права, никак не регулируются современным российским законодательством. Они могут трактоваться как подстрекательство, однако подстрекательские действия с точки зрения самой правовой системы не могут быть направлены против самого подстрекателя, а только против третьего лица. Проще говоря, если бы М. Бом спровоцировал А. Шеина на драку, то не понёс бы никакой ответственности за это. Это рассматривалось бы как отдельное событие преступления (к примеру, хулиганство), а главный его «вдохновитель» остался бы ни при чём. Действия же коммуниканта Ж, подстрекавшей своих родственников на физическую расправу со своим вербальным обидчиком в чате, подлежат правовой оценке (об этом ниже). Где логика?

Получается, что правовой подход к толкованию термина «провокация» обусловливает его интерпретацию в обыденном сознании исключительно как нарушение норм этики? Но это не всегда так. На самом же деле в качестве коммуникативной перспективы «провокации» может выступать нарушение как норм этики, так и норм права.

5. Подстрекательство с точки зрения обыденного сознания и права полностью совпадают в объёме толкования: «побуждение к недозволенным поступкам / к совершению преступления». При этом в обыденном сознании оно носит более обобщённый характер, что вполне объяснимо, в правовом сознании – оно более конкретизировано, хотя суть от этого не меняется как с точки зрения речевой, так и когнитивной модели реализации.
6. Современное терминоупотребление свидетельствует о том, что термин «подстрекательство» используется исключительно в языке права, а его лингвистическим эквивалентом в современной юридической и коммуникативной лингвистике выступает термин «провокация». С учётом разного толкования провокации и подстрекательства как в обыденном, так и в правовом сознании следует признать отказ лингвистики от термина «подстрекательство» неоправданным, т.к. первичная юридизация соответствующего феномена становится просто невозможной. В юридическую и коммуникативную лингвистику целесообразно ввести понятие «коммуникативная тактика / стратегия подстрекательство», т.к. «коммуникативная тактика / стратегия провокация» не может заменить его в полной мере. «Коммуникативная тактика / стратегия подстрекательство» должна занять своё место в системе коммуникативных действий конфронтационного типа.
7. В целом понятия «провокация» и «подстрекательство» в обыденном и правовом сознании трактуются и разграничиваются недостаточно чётко.

В очередной раз следует сделать вывод о том, что законотворческая деятельность в силу её вербальной основы должна опираться на серьёзный предварительный анализ языкового материала.

1. II. Подстрекательство vs провокация: практика применения.
2. Введение.

Формальным поводом для написания статьи послужил конкретный случай, произошедший в октябре 2020 года в г. Волгограде. Конфликт в родительском чате закончился гибелью одного из участников (коммуникант М). С зачинщиком драки всё понятно. А вот роль участницы (коммуникант Ж) перепалки в чате требует лингвистической, психологической и юридической оценки.

В авторской колонке Ольги Максимовой на Радио России 8 ноября 2020 года в формате радиопередачи «Провокаторы. Трагедия в Волгограде из-за конфликта в родительском чате» такая оценка была дана. Однако формат радиопередачи не позволяет детально рассмотреть данную проблему, поэтому возникла необходимость её научного юрислингвистического осмысления.

Итак, главный вопрос, который интересует многих – должен ли понести наказание один из участников конфликта («зачинщик», «провокатор», «подстрекатель»), формально из-за которого, с точки зрения обыденного сознания, убили человека? 91% слушателей ответили «да», 9% – «нет».

А причина дискуссии заключается в том, что юридические, лингвистические, психологические и обыденные презумпции существенно различаются, а сами термины «зачинщик», «провокатор», «подстрекатель» имеют различную значимость.

2. Экспертная оценка события.

2.1. Мнение юриста.

Термины «провокатор» и «зачинщик» не существуют. Статья 33 УК РФ «Виды соучастников преступления» различает следующие виды соучастников преступления наряду с «исполнителем»: «организатор», «подстрекатель» и «пособник». Можно предположить, что подстрекателем в данном случае является сестра исполнителя преступления.

Следует добавить (комментарий автора), что основные доказательства находятся в тексте переписки (возможно, в телефонных разговорах), что предполагает в обязательном порядке привлечения эксперта, обладающего специальными познаниями в области лингвистической экспертизы.

2.2. Мнение психолога.

Каковы общие причины конфликта? На общем нервозном психологическом состоянии людей сказалась пандемия, а также работа общеобразовательных учреждений в новых, непростых условиях. В-третьих, психология потребителя, которая широко распространена в настоящее время и у женщин, и у мужчин: «Вы мне должны!»; «Вы мне обязаны!». Классический например: «Я же мать!» («я могу себе позволить всё что угодно, потому что я – мать»). Точнее, это психология вседозволенности! (комментарий автора). Это роль, это игра. Это не манипуляция, а ближе к психопатическому типу поведения, который связан с поиском потенциальной жертвы для проявления провокации с дальнейшей постановкой ситуации так, что жертва сама является агрессором. Коммуникант М был на эмоциональном взводе. Его реакция – спусковой крючок агрессии коммуниканта Ж. Далее идёт манипуляция с целью усугубления данной проблемы.

В любом конфликте виноваты оба.

Манипуляция провокатора, подстрекателя, цель которого показать, что он здесь главный, самоутвердиться в некотором плане.

Она сама выступила как человек, который в принципе выступает со стороны учителя, т.е. она как приближенная к учителю, она раздаёт ценные указания и стремится показать себя, что она здесь главная, и никаких других вариантов здесь быть не может. Вот откуда конфликт пошёл. Т.е. она сначала дала эти пароли и т.д., т.е. в данном случае она решила самоутвердиться первоначало по отношению ко всем. Отреагировал один коммуникант М. На него пошёл удар. Коммуникант М оказался потенциальной жертвой, он попался, и дальше соответственно это пошло по классическому сценарию.

2.3. Мнение лингвиста.

Речь коммуниканта М содержит оскорбительные высказывания, инвективу.

Эти языковые единицы в различных коммуникативных условиях могут реализовывать инвективную функцию либо какие-либо другие, неинвективные функции. В данном контексте они направлены на оценку ситуации, а не лица.

Первым начал коммуникант М.

3. Исследовательская часть.

Обобщим точки зрения специалистов и добавим характеристики.

3.1. Как видим, терминология, призванная помочь в решении поставленной задачи, работает очень плохо: юрист предположил наличие «подстрекателя» (ответить на этот вопрос могут только следствие и суд), психолог использовал разные понятия («провокация», «провокатор», «подстрекатель»), лингвист вообще не определяет роль коммуниканта Ж в данной ситуации.

3.2. В вопросе «Кто первый начал?» мы всё же согласны с психологом. До момента негативной реакции коммуниканта М коммуникант Ж продемонстрировала агрессивный тип коммуникативного поведения, нарушив тем самым и нормы этики:

1) категоричность (мужской тип коммуникативного поведения): «Спокойствие!»;

2) доминирование (мужской тип коммуникативного поведения): «Дочь отправит всем в личку пароли». (Поддержка со стороны нескольких мам). Коммуникант Ж берёт на себя руководство процессом, не имея на это никаких правовых или иных оснований;

3) манипуляция: «Вот видно – адекватная реакция». Когнитивная модель, реализуемая данной фразой, является двухступенчатой: на первом этапе имеет место установление когнитивного диссонанса у адресата («Если ты не согласен, значит, у тебя неадекватная реакция, возможно, ты и сам неадекватный»), на втором – снятие когнитивного диссонанса («У меня тоже будет адекватная реакция, т.к. я и сам адекватный / хороший / положительный и т.п.»). Второе когнитивное действие вынужден производить уже сам адресат, т.к. негативная оценка его не устраивает, потому что входит в противоречие с самооценкой. В такой когнитивной модели коммуникации присутствует элемент насилия, т.к. адресату не оставляют выбора, а потому она оценивается как агрессивный вид коммуникативного поведения, нарушающего нормы этики. Кроме того, манипуляция основывается на ложной информации, что также усиливает конфронтационный настрой адресанта. В данном случае имеет место нарушение закона формальной логики – «причинно-следственной связи», т.к. согласие с мнением адресанта не означает в обязательном порядке адекватности реакции адресата и наоборот. Адресант намеренно устанавливает такую зависимость, т.к. это, по его мнению, позволит добиться требуемого результата, а именно – согласия адресата;

4) доминирование: «Всем пароли мой ребёнок уже отправил. В личку». Коммуникант Ж подтверждает свою руководящую роль в обсуждаемом вопросе;

5) апелляция к чувству совести (речевой приём «переход на личности»): («Как быть, если не все дети успеют?») «21 век на дворе. Там тест 10 или 15 заданий. Можно даже по дороге в школу решить. Или на перемене. 20 минут времени у них». При этом дополнительно используются приёмы преуменьшения («Там тест 10 или 15 заданий. Можно даже по дороге в школу решить. Или на перемене») и преувеличения («20 минут времени у них»). Как видим, коммуникант Ж чрезвычайно свободно обращается с информацией (не будучи специалистом), придавая ей необходимую значимость: что-то можно «спрятать», а что-то сделать более «выпуклым»;

6) доминирование, апелляция к чувству совести: «Только, уважаемые родители, не забывайте: учитель на больничном, она ради нас, наших детей всё это делает, может и не делать ничего». Коммуникант Ж продолжает руководить сообществом родителей;

7) коммуникативное давление (В.Ю. Меликян, В.А. Трофимова, 2019). Все эти фразы содержат также ещё один вид речевого воздействия – коммуникативное давление. Фраза «Спокойствие!» превышает допустимую в данной ситуации общения меру воздействия (коммуникативный постулат «количества»). Все родители в чате выполняют одну и туже социальную роль и находятся в равных отношениях. Однако коммуникант Ж нарушает это правило и самостоятельно ставит себя выше всех в данном коммуникативном сообществе фразами «Дочь отправит всем в личку пароли», «Всем пароли мой ребёнок уже отправил. В личку», «Только, уважаемые родители, не забывайте…». Этим она нарушает коммуникативные максимы «великодушия / необременения» и «скромности». Фраза «Вот видно – адекватная реакция» реализует коммуникативную тактику «план» (т.е. «делай так, как эта часть родителей»), что также связано с давлением. Кроме того, данная фраза нарушает коммуникативный постулат «релевантности»: «Причем здесь адекватность, если речь идёт об отсутствии у некоторых родителей возможности обеспечить прохождение теста их детьми?». Приёмы преуменьшения и преувеличения свидетельствуют о нарушении коммуникативного постулата «количества» (имеет место превышение допустимой меры воздействия на адресата), апелляция к чувству совести означает нарушении границ между коммуникантами, вторжение в пространство внутреннего «Я» (нарушение максимы «такта»).

В целом коммуникативную стратегию коммуниканта Ж до момента возникновения конфликта следует квалифицировать как стратегию «доминирования / самоутверждения», которая реализуется через коммуникативные тактики «самопрезентации», «угрозы», «план».

Таким образом, коммуникант Ж несколькими фразами допустила нарушение целого ряда норм коммуникации, а потому и этики. Подобная массированная атака на психику человека вполне логично предполагает и ответную реакцию такого же плана: «агрессия на агрессию». Поэтому реакция одного из коммуникантов вполне логична и была запрограммирована / спровоцирована самим коммуникантом Ж.

3.3. Рассмотрим коммуникативное поведение коммуниканта М.

Коммуникант М в чате реализовывал коммуникативную стратегию «поиска решения проблемы»: «Вопрос надо решать…».

Коммуникант М эмоционально отреагировал на речевую агрессию со стороны коммуниканта Ж и оценил ситуацию обсуждения данной проблемы как жевать сопли и срач:

«Жевать сопли груб.-прост. Медлить, колебаться, не решаться что-л. высказать, сделать и т.п.» (Квеселевич, 2005, 801);

«Срач вульг. Полный беспорядок, бардак» (Квеселевич, 2005, 811).

Фраза жевать сопли и слово срач не являются прямыми номинациями лица, а характеризуют коммуникативные действия коммуниканта Ж. Безусловно, в данной ситуации они инвективны, однако это инвективность косвенная, т.е. степень их обидности меньшая (В.Ю. Меликян, 2019). Данные языковые единицы в данном контексте выражают крайне негативное отношение (презрение) говорящего к коммуникативному поведению коммуниканта Ж в целом. С учётом сказанного, данные коммуникативные действия подпадают под категорию дел не «оскорбление» (ст. 5.61 «Оскорбление» КоАП РФ: «1. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме…»), а, скорее, «защита чести, достоинства и деловой репутации» (ст. 152 ГК РФ: «1. Гражданин вправе требовать по суду опровержения порочащих его честь, достоинство или деловую репутацию сведений, если распространивший такие сведения не докажет, что они соответствуют действительности» (ст.152 ГК). С учётом косвенного характера инвективы, её средней степени, а также «провокации» со стороны коммуниканта Ж (нарушение норм этики) судебная перспектива рассмотрения такого дела весьма сомнительна даже по ст.152 ГК РФ.

3.4. Вывод.

Коммуниканты Ж и М обменялись «колкостями». Неправы оба: коммуникант М в большей степени, коммуникант Ж в последствии компенсировала это «отставание» переадресацией инвективы, паритет достигнут, на этом конфликт, как правило, считается законченным.

Действия же брата коммуниканта Ж совершенно не вписываются в данную ситуацию ни в коммуникативном, ни в логическом, ни в правовом плане (ст. 111, ч. 4. «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего». УК РФ).

Действия брата коммуниканта Ж не оправдывает даже фраза коммуниканта Ж «За свои слова все должны отвечать, особенно мужчины», которая реализует коммуникативные тактики «план» и «подстрекательство» и которая, по сути, не оставила для него выхода: «За сестру надо вступиться!». Данная фраза содержит контекстуальную сему «побуждения» (событие отнесено к моменту в будущем), а также соответствующую модальность – сему «категоричности», которая выражена словом должен и еще больше усилена наречием особенно (мужчина). Всё это послужило спусковым крючком к совершению противоправного деяния:

«План. 3. Предположение, замысел, предусматривающий ход, развитие чего-л.» (БТС, 2000, 837);

«Подстрекательство. Побуждение к недозволенным поступкам, преступным действиям» (БТС, 2000, 882);

«Должен, в функц. сказ. 1. с инф. Обязан (делать что-л. …)» (БТС, 2000, 271);

«Обязательный. 1. Безусловный для исполнения, непременный» (БТС, 2000, 695);

«Особенно, нареч. 2. Прежде всего, более всего» (БТС, 2000, 731).

Далее она уточнила данный план: «Ты что, бессмертный?». Данная фраза уже звучит как косвенная угроза (тактика «угроза»). План дошёл до исполнителя – родственников мужского пола, а потому следует прямая угроза со стороны мужа коммуниканта Ж: «Я тебя найду, … можешь заранее взять больничный». Данная реакция родственников коммуниканта Ж однозначно подтверждает стимулирующий характер её коммуникативного поведения, побуждающего к совершению вполне конкретных противоправных действий.

В данной части текста коммуникант Ж продолжает реализовывать коммуникативную стратегию «доминирования / самоутверждения», однако в изменившихся условиях применяет коммуникативные тактики «план», «подстрекательство» и «угроза». Анализ содержания данного текста позволяет построить следующий когнитивный сценарий данного события: коммуникант Ж «запланировала» данное деяние, выразила абсолютную уверенность в правильности данного плана, уточнила объект воздействия, детализировала план и побудила родственников к его исполнению.

3.5. Причины конфликта.

Почему на агрессивное с точки зрения правил коммуникации поведение коммуниканта Ж отреагировал только коммуникант М? Какие факторы привели к такой реакции?

3.5.1. Причины общего плана.

Во-первых, это пандемия как угроза здоровью и жизни людей, а также фактор, в значительной степени ограничивающий социальную, профессиональную и т.п. активность людей (коммуникант М: «Я понимаю, пандемия и все дела»).

Во-вторых, это новый формат работы общеобразовательных учреждений, точнее – их некачественная работа (объективный фактор), которые в целом оказались не готовы к работе в таком режиме, причём в основном по субъективным причинам (отсутствие у учителей специальных компетенций в области информационных технологий, необходимость разработки новых подходов и технологических решений при обучении в дистанционном формате и т.п.). Почему это субъективные причины? Да потому что учебные заведения различных уровней уже давно должны были овладеть новыми технологиями! Однако в общеобразовательных учреждениях большое количество пенсионеров, а также людей, которые пошли работать в школу, потому что их больше никуда не взяли («практика двойного негативного отбора: в педвузы идут худшие, из числа выпускников педвузов в школу идут худшие»; хотя последнее время первая часть данной модели меняется в лучшую сторону), а потому они не желают развиваться. Кроме того, многие директора школ не лучше таких учителей, поэтому даже электронные журналы толком не заполняются и т.п. (коммуникант М: «Мне не понятно, почему неделями мы толком не учимся. А потом резко начинаются форс-мажоры»).

Результатом всего этого явились, мягко выражаясь, некорректные действия учителя, которая позволила себе речевую агрессию в форме хамства («Вы меня достали!»), а также угрозу, целью которой являлось оказание давления на родителей, которое носило психологический характер, но реализовывалось в коммуникативном плане («Я передам вас другому»): «Мне не понятно, почему на справедливо заданный вопрос учитель отвечает: «Вы меня достали! Я передам вас другому» (удивленный смайлик).

В-третьих, по сути, первопричиной конфликта послужили непрофессиональные действия учителя (субъективный фактор), выразившиеся в нарушения норм этики, в том числе профессиональной:

1) всех коммуникативных максим «вежливости»;

2) коммуникативного постулата «манеры», предписывающего, в том числе, закон продвижения к цели и ориентации речи на адресата (Михальская, 1996), а не на свои личные интересы.

Представьте: если бы учитель действовал в рамках своих профессиональных презумпций, это не создало бы трудностей для выполнения теста, не возникло бы спора между родителями и не убили бы человека. На каком основании учитель вообще давал задание, находясь вне трудового процесса, т.е. на бюллетене?! А где был директор школы?!

В-четвёртых, коммуникант М являлся отцом-одиночкой, что уже само по себе предполагает наличие негативного психологического фона.

3.5.2. Причины лингвистического плана.

Различия в прагматике говорящего и слушающего.

1. Коммуниканты, возможно, относятся к различным социальным слоям общества, для которых фраза жевать сопли и слово срач имеют различную стилистическую и функциональную значимость (см., например: Д.Н. Голев, 2005; А.В. Меликян, 2011, 2014, 2015, 2016, 2019; С.В. Сыпченко, 2004). Эти языковые единицы могут реализовывать не только конфронтационные коммуникативные стратегии и тактики, но и кооперационные, связанные с функцией установления контакта, подчёркивания принадлежности к одной социальной группе, сигнализирующие о переходе к доверительному разговору и т.п. Возможно, коммуникант М не придал особого значения фразе жевать сопли и слово срач. Но этого мы уже не узнаем. Можем только строить догадки на основе анализа речевого материала окружения коммуниканта М (друзья, работа, прежний опыт общения в родительском чате и т.п.). Однако следует отметить, что в анализируемой ситуации общения (родительский чат) данные языковые единицы в любом случае характеризуются негативной функциональной и оценочной значимостью.
2. Различная гендерная специфика. Известно, что язык мужчин и женщин, а также их коммуникативное поведение характеризуются большим количеством специфических черт, которые позволяют лингвистам называть их гендеролектами мужчины и женщины. Это не разные языки, но варианты языка, имеющие существенные отличия. Речь мужчин и коммуникативное поведение в целом отличает стремление к доминированию, резкость суждений, категоричность, в том числе, использование стилистически сниженных языковых единиц и др. Различия в языке мужчин и женщин – это как извечный конфликт между собакой и кошкой, суть которого заключается в различной значимости отдельных сигналов (различные семиотические системы). К примеру, виляние хвостом из стороны в сторону для собаки означает проявление дружелюбия, для кошки – агрессию. Возможно, конфликт частично связан с простым непониманием, которое является признаком константным.

3.6. Выводы.

1. Нормы права и этики отражают различные представления о правилах поведения человека, а потому имеют различную значимость и сферу применения. И те и другие получают свою интерпретацию в языке. Однако значимость их нарушения для юридической практики различна. При этом нарушение норм этики зачастую приводит к не менее серьёзным последствиям, чем нарушение норм права.
2. Коммуникант Ж первой нарушила нормы этики, коммуникант М в ответ нарушил нормы гражданского права, коммуникант Ж ответила тем же, брат коммуниканта Ж в ответ нарушил нормы уголовного права. Таким образом, бытовой конфликт привёл к трагедии. К сожалению, это далеко не единичный случай. Грань между нормами этики и нормами уголовного права (оказывается!) чрезвычайно тонкая, легко преодолеваемая, что является ненормальным и заставляет задуматься о причинах такого положения дел. Отсюда, чрезвычайно важным в современном мире оказывается соблюдение не только норм права, но и норм этики. Последствия от нарушения норм этики могут оказаться не менее трагическими, чем от нарушения норм права.
3. В этой связи особенно остро ощущается важность правильного воспитания человека, привития позитивных мировоззренческих установок и поведенческих моделей. Ведь, по сути, подобные неадекватные действия человека чаще всего являются результатом неправильной оценки своего собственного положения в мире, резкий контраст между самооценкой и оценкой третьих лиц. Причём в таких случаях агрессия может быть направлена как во вне, так и внутрь себя.

 

 

Список литературы:

1. Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С.А. Кузнецова. СПб., 2000. (БТС)
2. Гарачук О.В. Коммуникативная провокация как инструмент политической борьбы (на примере языковой личности М. Бома) // Мат-лы VII-й Всероссийской научно-практической конференции «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2017 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2017. С. 163-168.
3. Голев Д.Н. Инвективная и манипулятивная функции языка // Юрислингвистика: инвективное и манипулятивное функционирование языка / Под ред. Н.Д. Голева. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005.
4. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М., 2001.
5. Гражданский кодекс Российской Федерации от 30 ноября 1994 года № 51-ФЗ.
6. Дмитриев А.В., Сычев А.А. Провокация: социофилософские очерки: монография. 2017. 336 с.
7. Загладин Н.В. Событие политическое // Политическая энциклопедия: в 2-х томах // М.: Мысль. 2000. Т. C. 419–420.
8. Зарецкая Е.Н.. Риторика: Теория и практика речевой коммуникации. М., 1998.
9. Иссерс О.С. Стратегия речевой провокации в публичном диалоге // Русский язык в научном освещении. М., 2009.
10. Квеселевич Д.И. Толковый словарь ненормативной лексики русского языка. М., 2005.
11. Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях от 30.12.2001 N 195-ФЗ (ред. от 15.10.2020, с изм. от 16.10.2020).
12. Кузнецов И.И. Технологии политических провокаций в Рунете // Теория и практика общественно-научной информации. 2004. № C. 197–211.
13. Меликян А.В. Некорректное использование образа президента в рекламе как источник конфликта (на примере Барака Обамы) // I-ая Международная научно-практическая Интернет-конференция «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2011 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2011.
14. Меликян А.В. Проблема политкорректности в современных американских СМИ // IV -ая Международная научно-практическая Интернет-конференция «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2014 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2014.
15. Меликян А.В. Функционирование стилистически сниженной лексики в современном политической дискурсе США // V -ая Международная научно-практическая Интернет-конференция «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2015 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2015.
16. Меликян А.В. Снегур Ж.С. «Ничоси», «Шта», «ЛОЛ». субкультура виртуального общения // VI -ая Международная научно-практическая Интернет-конференция «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2015 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2016.
17. Меликян А.В., Марченко А.Е. Способы выражения речевой агрессии в современных испанских медиатекстах // IX -ая Международная научно-практическая Интернет-конференция «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2019 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2019.
18. Меликян В.Ю. Методология и практика юридизации инвективной лексики // Мат-лы IX-й Всероссийской научно-практической конференции «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2019 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2019. С. 5-26.
19. Меликян В.Ю., Трофимова В.А. О лингвистическом статусе феномена «коммуникативное давление» // Мат-лы IX-й Всероссийской научно-практической конференции «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия» (15 ноября 2019 г.). Ростов н/Д: Дониздат, 2019. С. 27-35.
20. Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике: учеб. пособие для студ. гуманитарных факультетов. М.: Academia, 1996. 192 с.
21. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 72500 слов и 7500 фразеол. выражений / Российская АН. Ин-т рус. яз.; Российский фонд культуры. М.: Азъ Ltd., 1992.
22. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации №3 от 24.02.2005 г. «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц».
23. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации №24 от 09.07.2013 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве и об иных коррупционных преступлениях».
24. Словарь русского языка / Под ред. А.П. Евгеньевой. В 4-х томах. М., 1985-1989. (СРЯ)
25. Степанов В.Н. Провоцирование в социальной и массовой коммуникации: монография. СПб.: Роза мира, 2008. 268 с.
26. Сыпченко С.В. Инвективность слова в свете социально-групповой оценки // Юрислингвистика: Межвузовский сб. научных трудов / Под ред. Н.Д. Голева. Кемерово-Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2004.
27. Тумский С.В. Провокация как социальное действие: определение феномена в контексте кроссдисциплинарного анализа // Социодинамика. 2017. №8. С.1-13.
28. Уголовный кодекс Российской Федерации от 13.06.1996 N 63-ФЗ (ред. от 27.10.2020).
29. Ушаков Д.Н. Толковый словарь русского языка // [Электронный ресурс]. URL: http://www.slovopedia.com/3/207/825831.html»>ПРОВОКАЦИЯ</a>.
30. Щербинина Ю.В. Вербальная агрессия в школьной речевой среде: автореф. дис. … канд. пед. наук. М., 2001.
31. Grice P. Logic and Conversation // Syntax and Semantics. Vol. 3 Speech Acts. Ed. by Peter Cole and Jerry L. Morgan. New York: Academic Press, 1975. P. 41-58.
32. Leech G. Principles of Pragmatics. London: Longman, 1983. 367 p.